Неточные совпадения
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло человек десять, из магазина вышел коренастый человек, с бритым
лицом под бобровой шапкой, в пальто с обшлагами из меха, взмахнул рукой и, громко сказав: «В дантиста!» — выстрелил. В проходе во двор на белой эмалированной вывеске исчезла буква а,
стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его...
— К-куда? — взревел
стрелок, собираясь бежать за похитителем, но пред ним встали двое, один —
лицом, другой спиною к нему.
Потом Самгин ехал на извозчике в тюрьму; рядом с ним сидел жандарм, а на козлах,
лицом к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками и усами в
стрелку. Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами полковника, чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
Когда
стрелки рассказывали разные диковинки, он слушал, спокойно курил трубку, и на
лице его нельзя было заметить ни улыбки, ни веры, ни сомнения.
Вечером
стрелки и казаки сидели у костра и пели песни. Откуда-то взялась у них гармоника. Глядя на их беззаботные
лица, никто бы не поверил, что только 2 часа тому назад они бились в болоте, измученные и усталые. Видно было, что они совершенно не думали о завтрашнем дне и жили только настоящим. А в стороне, у другого костра, другая группа людей рассматривала карты и обсуждала дальнейшие маршруты.
Кроме
стрелков, в экспедицию всегда просится много посторонних
лиц. Все эти «господа» представляют себе путешествие как легкую и веселую прогулку. Они никак не могут понять, что это тяжелый труд. В их представлении рисуются: караваны, палатки, костры, хороший обед и отличная погода.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее
лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости
стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Я сознавал, что надо людей подбодрить как-нибудь.
Стрелки и казаки сидели на веслах
лицом к корме. Я воспользовался этим и, собрав все силы легких, крикнул...
Райнер узнает в гребце лучшего
стрелка из Бюрглена в кантоне Ури; он всматривается в его одушевленное
лицо, и в ушах его звучат простые, евангельские слова Вильгельма Телля: «Честный человек после всего думает сам о себе».
Я как теперь гляжу на него: высокий ростом, благообразный
лицом, с длинными русыми волосами, в которых трудно было разглядеть седину, в длинном сюртуке горохового цвета с огромными медными пуговицами, в синих пестрых чулках с красными
стрелками и башмаках с большими серебряными пряжками, опирался он на камышовую трость с вызолоченным набалдашником.
Братья сидели и молчали. Федор открыл свои часы и долго, очень долго глядел в них с напряженным вниманием, как будто хотел подметить движение
стрелки, и выражение его
лица казалось Лаптеву странным.
Стрелки стояли во фронте. Венцель, что-то хрипло крича, бил по
лицу одного солдата. С помертвелым
лицом, держа ружье у ноги и не смея уклоняться от ударов, солдат дрожал всем телом. Венцель изгибался своим худым и небольшим станом от собственных ударов, нанося их обеими руками, то с правой, то с левой стороны. Кругом все молчали; только и было слышно плесканье да хриплое бормотанье разъяренного командира. У меня потемнело в глазах, я сделал движение. Житков понял его и изо всех сил дернул за полотнище.
Стрелок с раздробленной кистью руки, страшно охая и закатывая глаза, с посиневшим от потери крови и боли
лицом, пришел сам и сел у ручья.
На стене, против меня, висели стенные часы, устало опустив неподвижный маятник, их темный циферблат — без
стрелок — был похож на широкое
лицо Шатунова, сегодня — напряженное более, чем всегда.
Вот идёт гармонист Кисляков. Он в плисовой безрукавке, в красной шёлковой рубашке, в шароварах, заправленных в щегольские сапоги. Подмышкой у него гармоника в зелёном мешке, чёрненькие усики закручены в
стрелки, картуз ухарски надет набекрень, и всё
лицо сияет удалью и весельем. Орлов любит его за удальство, за игру, за весёлый характер и завидует его лёгкой, беззаботной жизни.
А когда Д* вскоре после этого умерла, то в мелких вещах, завещанных ею разным
лицам, нашли конвертик, ею самою надписанный на имя тети Полли. Он был тщательно-претщательно обвязан шелковым шнурочком и припечатан два раза, и в нем оказался миниатюрный портрет «робковатого»
стрелка львов, за которого они когда-то взаимно ненавидели друг друга, и потом, вероятно, обе почувствовали, что ненавидеть друг друга ни за что на свете — не стоит!
— Да вы послушайте, новенькая-то какая! Сейчас пришла это она в рукодельную. Барышня, как есть барышня! Платье суконное по два с полтиной за аршин, не вру, ей-богу, локоны по плечам, ровно у херувима. А
лицо — картинка. И в корсете, миленькие, сейчас помереть, в корсете. Совсем барышня! Сказывали, генеральская воспитанница. Си-ро-то-чка! А чулки на ногах-то шелковые со
стрелками. Сейчас помереть…
Вдруг в фанзу как сумасшедший вбежал Рожков. Схватив винтовку, висевшую на стене, он стремглав выбежал из дома. Следом за ним вбежал другой
стрелок, потом третий, потом все начали хватать ружья и бежали куда-то, сталкиваясь в дверях и мешая друг другу. На мои вопросы, что случилось, они не отвечали, но по
лицам их я увидел, что все были чем-то возбуждены и спешили, чтобы не упустить какой-то редкий случай.
Стрелки из одного костра разложили три, а сами поместились посредине между ними. Они то и дело подбрасывали в костры охапки хвороста. Пламя весело прыгало по сухому валежнику и освещало усталые
лица людей, одежду, развешанную для просушки, завалы морской травы и в беспорядке нагроможденные камни.
— Испить бы малость… — просит вспотевший в непрерывной работе
стрелок, утирая левой рукой пот, обильно струившийся с
лица, a правой пристраивая винтовку на валу окопа.
И странное что-то творилось с Никитой. Он слушал вдохновенного рассказчика и забыл, что перед ним не больше как «
стрелок». И все смотрел на фотографию, и она оживала под его взглядом: в старческом, трупном
лице угодника, в невидящих, устремленных в небо глазах горела глубокая, страшная жизнь; казалось, ко всему земному он стал совсем чужд и нечувствителен, и дух его в безмерном покаянном ужасе рвался и не смел подняться вверх, к далекому небу.
Восточно-сибирского
стрелка, с разбитою вдребезги ногою, понесли в операционную для ампутации. Желто-восковое
лицо все было в черных пятнышках от ожогов, на опаленной бороде кончики волос закрутились. Когда его хлороформировали,
стрелок, забываясь, плакал и ругался. И, как из темной, недоступной глубины, поднимались слова, выдававшие тайные думы солдатского моря...
Наступала весна. Почки набухали, пробивались веселые
стрелки молодой травы, желтоватые луговины получали зеленоватый отсвет. Однажды под вечер на дворе появился полный старик-китаец в меховом треухе, с рябым, безусым
лицом. У него была старчески-добрая улыбка; он ковылял на больных ногах, опираясь на длинную, тонкую палку. Китайцы-работники, почтительно глядя на него, сообщали нам...
Август Матвеич заметил это и тихо пожал под столом мою руку. Я посмотрел на его солидное и красивое
лицо, и опять, по какой-то странной ассоциации идей, мне пришли на память никогда себе не изменяющие английские часы в длинном футляре с грагамовским ходом. Каждая
стрелка ползет по своему назначению и отмечает часы, дни, минуты и секунды, лунное течение и «звездные зодии», а все тот же холодный и безучастный «фрон»: указать они могут всё, отметят всё — и останутся сами собою.